Алексей Иванов почувствовал, что что-то не так, ещё до того, как его тридцатитонный «МАЗ» начал неконтролируемо набирать скорость на спуске с Уральского перевала. Педаль тормоза провалилась в пол с тем самым мертвенно-пустым ощущением, которое каждый дальнобойщик боится больше всего на свете. — Чёрт побери! — выругался он сквозь зубы, чувствуя, как адреналин обжигающей волной прокатился по венам. Спидометр показывал уже восемьдесят, и стрелка продолжала ползти вправо. Впереди маячил крутой поворот, за которым — пропасть глубиной в несколько сотен метров...

О том, что в Гаврюшкино приедет художник, самый настоящий, с этюдником, красками и холстами, из столичного филиала Союза художников, и будет «живописать», стало известно от сторожа, дядьки Кондрата. Тот неспеша присел на скамейку, пристроил рядом ружьишко, с которым не расставался никогда, вынул кисет, оглядел сидящих и лежащих на поляне за председательским домом людей, хмыкнул, отогнал комара, ещё одного. За ним наблюдали, не торопили. Не дай бог, просыпет Кондрат на штаны табак, тогда всё — ничего не скажет, подожмет губы, обидится...