Сергей Петрович Майоров ненавидел тишину. Она была плотной, вязкой, похожей на вату, которой заложили не только уши, но и саму душу. Она наступала со всех сторон в его однокомнатной «хрущевке», пахнущей пылью, старыми книгами и тлением. Он, чей голос когда-то был хозяином в каждом доме, от Калининграда до Камчатки, кто будил страну пятиминуткой производственной гимнастики, кто читал сводки Политбюро с ледяной, безупречной дикцией, кто утешал в горе и веселил в радости, — теперь был пленником этой тотальной, всепоглощающей тишины...