Выбирались наверх медленно, осторожно. Дети щурились от света, даже от того тусклого, что пробивался в разбитые окна. Бой наверху не утихал, но бойцы, увидев детей, передали по цепочке, чтобы никто крепко не выражался. Постарались. Стиснули зубы, хотя по лицам было видно: очень хочется выплеснуть всё то, кипящее внутри, наружу – страшными, злыми словами в адрес нацистов, которые пёрли напролом, не считаясь с потерями. То тут, то там мелькали среди развалин их натовские шлемы, и стоило им показаться, как туда сразу летела свинцовая очередь или граната...

— После четверых братьев (Саши, Коли, Миши и Леши) в родительском рвении наступил перерыв лет в восемь. После чего появились еще три погодка — Вова, Вера и Ваня. Еще перерыв — и получился я. Человеческих имен на всех не хватило, а у русской интеллигенции тогда был культ Толстого, умершего за два года до этого, — рассказывал Лев Ошанин про свою семью. «Эх, дороги… пыль да туман», «Издалека долго течет река Волга», «Ехал я из Берлина», «И снег, и ветер, и звезд ночной полет», «Красная гвоздика, спутница...