— Живут у меня на шее! Три дня уже! Даже хлеба не купили, представляешь? Мама позвонила в девять вечера. Говорила торопливо — слова спотыкались друг о друга. — Лен, я случайно услышала. Валентина Петровна всех обзванивает. Десять человек уже. Говорит, вы её объедаете, продукты не покупаете... Я стояла на кухне свекрови. В холодильнике — наше молоко для Мишки, наш творог, наши йогурты. В шкафчике — наша гречка, наша овсянка. Чайник вскипел — вода булькала в тишине. Ладони холодные. Стало тихо внутри...

Ольга замерла посреди гостиной, упершись ладонями в бёдра, будто пытаясь удержать равновесие в мире, который внезапно пошатнулся. Перед ней, у стены, громоздились чужие коробки — безымянные, безликие, но настойчиво вторгающиеся в её пространство. Её квартира, когда-то тщательно выстроенная как уютное гнездо, где каждая деталь имела смысл и место, теперь напоминала заброшенный склад: хаотичный, переполненный и чужой. Сервант, над которым она трудилась неделями — полируя, подбирая оттенок воска, мечтая, как он будет отражать свет утреннего солнца, — теперь был завален мятой пластиковой тарой...