Часы показывали десять. Собака спала на матрасе лапами кверху. И даже не изменила позу, когда я повернулась. Часы показывали десять, хотя последнее время Кейси поднимала нас в начале девятого. За окном шуршал дождь, мерно плескала вода, позвякивал карниз. Откуда дождь? Ах да, перевели время! В последнее воскресенье марта на час...куда? Пока я соображала, зелёные цифры вдруг показали 10:45. На час вперёд! Потому что время летнее! Значит, сейчас почти 12, что ли? Схватила телефон - точно! Гаджеты переводят время автоматически...

Очнулась она в густой, больничной тишине. Тело было чужим, налитым свинцом. Последнее, что помнила — крик. Не свой, а дочери. И лицо мужа, искаженное ужасом, его губы, шепчущие прощание. Тогда она не знала, что это прощание — навсегда, а дочь её уже зовут другой матерью. Тишина, в которой она очнулась, была густой и странной. Не тишиной отсутствия звуков, а тишиной заполненного пространства. Она лежала, не открывая глаз, и прислушивалась к себе. Тело было чужим, тяжелым, будто налитым свинцом. Где-то далеко, сквозь сонную вату, доносилось шуршание, приглушенный стук, чей-то вздох...