— А ты что, я не пойму, меня хоронишь? Я на тот свет пока не собираюсь, поэтому о завещании и думать нечего! И вообще, ты прочно на ногах стоишь, а Андрюха недавно женился, ему собственный угол нужнее. Что смотришь? Я так решил! Мало ли, что ты там строил, теперь считать станем?! Устал я от этих скандалов. Ничего не получишь — это мое последнее слово! *** Миша стоял перед высокими железными воротами, выкрашенными в зеленый цвет, и чувствовал, как внутри закипает глухая, тягучая злость. На воротах висел замок...

Люба поправила сбившееся одеяло и тяжело опустилась в старое кресло у кровати. Часы в коридоре гулко пробили три часа ночи. В квартире пахло корвалолом, старостью и пылью — запахом, который, казалось, въелся в сами стены этой "сталинки" с высокими потолками. Иван Петрович спал беспокойно. Его сухонькая рука с выступающими синими венами то и дело сжимала край простыни, а губы беззвучно шевелились, выговаривая имена, которые Люба уже знала наизусть: «Наташенька... Миша... Лида...». Лида — это жена, умершая десять лет назад...