— Никогда я не смогу полюбить другую! — Дед был категоричен и хмур. — Да и поздно уже в моем-то возрасте... — Ну, хорошо, не люби. Никто и не заставляет, — Маруська говорила вкрадчиво, шелковисто. — Ты просто будь немножко добрее к ней. Она ведь – твое наследство, твоя ответственность. — А я чего, безответственно к ней отношусь? — Дедовы седые брови нахмурились. — На улице блюду, чтобы куда-нибудь не вляпалась, оберегаю. А дома, извини, пусть сама себя развлекает, я ей не пацан какой-то, чтобы за мячиком бегать! И слезы ей утирать не нанимался...

- Ох, и суров ты, Владимир Иванович! Не зря тебя Бирюком кличут! Ладно, улыбнуться тебя не допросишься. Да и просто, так вот, глянешь – и страх берет. Заморозили тебя, али что? Чего тебе жизнь-то не мила, а? Пелагея еще что-то говорила, да только Владимир ее уже не слушал. Он молча забрал свои покупки с прилавка единственного в поселке магазинчика, и двинулся к выходу. - Ленка твоя к матери приехала на днях. Пацана привезла. Слышь, Владимир Иванович? А если все-таки твой ребятенок-то? Так и будет...