«Когда открыли завещание, я не сразу поняла, что это было — ошибка или удар в спину…» Дом наполнился тишиной сразу после ухода последних поминальных гостей. Как это часто бывает, опустевшие комнаты загудели в голове глухим эхом — не столько от звуков, сколько от внезапной пустоты. Словно кто-то снял старую шаль с плеч, и ей стало зябко — не телу, а душе. Мария Тимофеевна стояла в прихожей, прислонившись к дверному косяку, как к берёзе на родительском кладбище, и смотрела на свои руки. Они пахли укропом и холодцом...

— Ты не спишь? —  Я слушал, как она гремит чашками на кухне.  — Угу, — ответил я, не поднимая глаз.  — Кофе тебе сделать?  — Нет, не надо. Запах дешёвого порошка и холодный свет люстры. Когда-то я любил это утро — когда‑то мы были почти счастливы. — Опять злой? —  — Не злой. Просто устал, — выдохнул я, перепутав кружки — её с глупой надписью "Лучшей жене". — Значит, не пришёл вовремя, уже и кофе не заслужила? Она всё время кидается словами, как гвоздями.  Я вздохнул.  — Ты снег на голове мне вчера так и не стряхнула, — произнёс я — глупо, не к месту, будто в надежде, что она улыбнётся...