Дождь барабанил по оконному стеклу, словно пытаясь достучаться до тех, кто был внутри. Капли стекали по стеклу неровными дорожками, сливались в лужи на подоконнике. В квартире пахло ладаном и валерьянкой — тяжелый, душный запах горя, который, казалось, въелся в сами стены, в обивку мебели, в занавески. Поминки закончились два часа назад. Родственники, бормоча дежурные слова сочувствия, разошлись по домам, оставив Марию наедине с тишиной и Колей. Мария сидела на краю потертого дивана, сжимая в руках влажный носовой платок...

После похорон всегда остаётся странная тишина. Не та, что «никого нет дома». А тишина, в которой даже чайник кипит как-то неловко, будто извиняется. И часы тикают громче. И лифт в подъезде хлопает так, будто делает это специально, чтобы напомнить: жизнь где-то рядом продолжает ходить, не спрашивая разрешения. Я вернулась домой поздно. Мы с дочерью Лизой уехали с кладбища раньше, чем все успели доесть поминальный пирог. Я не могла больше сидеть среди родственников, которые говорили про Сашу так, будто он был не человеком, а портретом в рамке: «хороший», «тихий», «работящий», «всегда помогал»...