В дом Захаровых всегда входили тихо. Не потому что боялись — потому что так требовала хозяйка. Тишина была для неё формой власти: в её присутствии шумели только часы на стене, и то не всегда. Когда она заходила в комнату, воздух будто втягивал живот. Поэтому когда девушка в дешёвой, поношенной курточке впервые переступила порог этого дома, вся прислуга замерла. На ней не было ничего дорогого. Даже сумка — из тех, что продают возле метро. И она стояла, будто извинялась за то, что живёт. — Это… она? — прошептали кухарки...

— Подпиши, чего ты упираешься, — голос Павла дрогнул, но он пытался сделать его твердым. — Ну не чужой же я тут. Надя стояла у окна, прижимая к груди папку с документами так, будто там лежал не простой договор, а что-то живое, упрямо бьющееся. — Еще раз мне эту бумагу под нос подсунь, — тихо сказала она, не оборачиваясь, — и я сама тебе дверь открою. В обе створки. Кухня сразу будто съежилась. Холодильник затарахтел громче, капли из плохо закрученного крана зазвучали отчетливее. Павел сглотнул, сжал и разжал пальцы...