Ее прислали к нему как насмешку, но она стала единственной, кто разгадал тайну его застывшего сердца. В глубине пустыни Руб аль-Хали, там, где золотой песок, раскаленный днем докрасна, на закате сливается в едином огненном поцелуе с сиреневой гладью неба, а ветер, не знающий преград, шепчет древние, как само время, тайны ушедших цивилизаций, высился, словми мираж, дворец. Он был выселен из белоснежного мрамора, отполированного до зеркального блеска, и инкрустирован лазуритом цвета самой чистой ночи...

В конверте было пять правил. Бумага плотная, как открытка: лощёная, белая, пахнущая чужими духами. Имя адресата — «Для Алины» — выведено аккуратным, твердым почерком, с таким горделивым росчерком в конце, будто подпись уже сама по себе была аргументом. Алина держала это в руках — тонкий прямоугольник, весомый как приговор, — и думала о том, что утро начиналось с ванильного аромата блинчиков и тихого стука дождя, а стало каким‑то слишком важным. — Возьми, доченька, — сказала Галина Ивановна, не сняв плаща...