В дом Захаровых всегда входили тихо. Не потому что боялись — потому что так требовала хозяйка. Тишина была для неё формой власти: в её присутствии шумели только часы на стене, и то не всегда. Когда она заходила в комнату, воздух будто втягивал живот. Поэтому когда девушка в дешёвой, поношенной курточке впервые переступила порог этого дома, вся прислуга замерла. На ней не было ничего дорогого. Даже сумка — из тех, что продают возле метро. И она стояла, будто извинялась за то, что живёт. — Это… она? — прошептали кухарки...

Звук разбивающегося стекла показался мне оглушительным в той тишине, что стояла в нашей кухне последние полчаса. Это была не просто ваза — подарок свекрови на нашу десятую годовщину, — это была последняя капля моего терпения. — Ты меня вообще слышишь, Марина? — голос Виктора звучал раздраженно, но в нем проскальзывали нотки вины, которые он тщетно пытался замаскировать агрессией. — Я сказал, что ухожу. Всё. Финита. Я стояла, прислонившись спиной к холодному дверному косяку, и смотрела на мужчину, с которым делила постель, завтраки и ипотеку семнадцать лет...