Дверь надо бы смазывать, я все собиралась и забывала. Она так скрипит, когда её открывают, что даже если человек старается войти тихо, дом всё равно знает. В тот вечер я услышала сначала щеколду, потом этот тягучий, как старое молоко, звук. И ещё запах мокрого пальто — непривычный, чужой и знакомый одновременно. Я вытерла руки о полотенце — я разбирала бельё: носки, детские футболки, пижама с затяжками, — и вышла в прихожую. Пальто село по плечам хуже, чем раньше. Лицо постарело неравномерно: возле глаз — тонкие морщинки, у рта — две резкие складки, как от прищепок...

Хлопок дверью отозвался в пустом доме гулким эхом, словно выстрел. Дребезжала щеколда, затихали шаги за порогом, а Вика все стояла, прислонившись лбом к прохладной деревянной поверхности, пытаясь унять дрожь в коленях. Сердце колотилось где-то в горле, сдавливая дыхание. Сейчас главное — не расплакаться. Ни за что. За спиной царила звенящая, непривычная тишина. Необжитая, пугающая. И абсолютно ее. Именно это слово, пронесшееся в голове раскаленным железом, и заставило ее сделать это. Ее. Она купила этот дом...