— Мама, ну сколько можно смотреть на её хозяйничанье? Долго еще эта нахлебница будет тут пировать за наш счёт?! — в голосе Ирины звенела сталь, обида резала слух, словно осколки стекла. Я стояла у окна, делая вид, что зачарована февральским рассветом, но слова дочери ранили острее зимнего ветра. Вероника, бедная девочка, замерла у двери с подносом в руках. Видела краем глаза, как дрогнула ее кисть, едва не расплескав чай. Слово "нахлебница" повисло в морозном воздухе, тяжёлое и липкое, словно комья грязного снега...

— Сколько на тебе смертей? — знахарка в упор смотрела на посетительницу, — скольких людей ты погубила? Драгоценности на хлеб меняла, надежду голодным давала! На тебе столько проклятий, удивительно, что ты до сих пор жива. Дочь и внуки твои страдают из-за тебя. Их женщина, чей сын от голода погиб, прокляла. А перстенек-то тот, что ты у нее забрала, до сих пор при тебе! *** Ленинград, тысяча девятьсот сорок третий год. Город-призрак, скованный холодом и голодом. Снег лежал толстым слоем на улицах, скрывая под собой тела людей, словно небрежно кем-то брошенные куклы...