Вечер тёк ровно, как манка без комочков: на плите — суп, в коляске сопел Мишка, в телефоне от мужа короткое «задержусь». Юля накинула на себя куртку и, не снимая домашние тапочки — ну на минутку же! — спустилась этажом ниже к сестре: передать банку бульона и забрать у Наташи отжатые ползунки. Подъезд дремал в тёплой сырости: пыльные почтовые ящики, запах куриного бульона, кот, который всегда лежит на коврике у третьей квартиры. — Наташа? — позвала она шёпотом, чтобы не разбудить сына. Коляска скрипнула, будто возражая: «Домой пора»...

Ольга сидела на кухне, уставившись в стену. В руках она сжимала кружку с остывшим чаем, но пить не хотелось. В горле стоял ком, а в висках отдавалась тупая, монотонная боль после слез. Пустота. Именно это чувство она испытывала последние три дня, с тех пор как гроб с матерью опустили в сырую землю. Казалось, весь мир потерял цвет и звук. Ей было невыносимо одиноко, несмотря на то, что в квартире был еще кто-то. Ее муж, Дмитрий, в эти дни казался опорой. Он занимался похоронами, отвечал на звонки, принимал соболезнования...