Ветер в тот декабрьский вечер был не просто холодным — он был одушевленным, злым существом. Он, казалось, имел личные счеты с каждым, кто осмелился выйти на улицу, но особую ненависть питал к старому, выцветшему драповому пальто деда Матвея. Ветер пробирался под воротник, скользил ледяными пальцами по худой спине, искал остатки тепла, чтобы безжалостно их выдуть и развеять над серым, равнодушным городом. Но тепла там давно не было. Как не было его и в квартире старика на первом этаже хрущевки, где батареи едва теплились, словно сами умирали от истощения...

Июль в тот год выдался знойным, тягучим, словно мед. Воздух в дачном поселке «Сосновый бор» дрожал от жары, и только к вечеру, когда солнце цеплялось за верхушки вековых елей, на землю опускалась долгожданная прохлада. Валентина Ивановна сидела на веранде, перебирая черную смородину. Ягоды глухо стукались о дно эмалированной миски — звук, знакомый с детства, успокаивающий. Руки у неё были темными от ягодного сока и въевшейся земли. «Рабочие руки», — как любил говорить её покойный муж, Виктор. Он всегда целовал эти ладони, даже когда они были шершавыми и в цыпках...