— Если родишь сына, то станешь нам настоящей дочерью, — Валентина Михайловна поправила золотистые очки и внимательно посмотрела на мой округлившийся живот. — А если девочку... ну что ж, будем считать, что это просто неудачная попытка. Я сжала в руках чашку с остывшим чаем и почувствовала, как внутри что-то болезненно сжалось. Не от движения ребёнка — от этих слов. В гостиной пахло её дорогими французскими духами и свежими лилиями из огромного букета, который Дмитрий дарил каждую неделю. Хрустальная люстра мягко освещала антикварную мебель, персидские ковры, картины в золочёных рамах...

— Ты в доме всего пять лет, у тебя нет права голоса! — кричала Вера Николаевна, размахивая деревянной ложкой как дирижёрской палочкой. Я молча продолжала упаковывать детские вещи в коробку. За окном моросил октябрьский дождь, на кухне пахло гречневой кашей и разочарованием в семейной жизни, а у меня в груди всё сжималось от унижения. — А я в этом доме тридцать лет живу! Тридцать! И не тебе мне указывать, где внука воспитывать! — Вера Николаевна, — тихо сказала я, не поднимая глаз от одёжки, — Артём мой сын...