Я возвращалась с вечернего выезда — кот Штраус после стоматологии отказывался есть паштет, а потом внезапно съел варёную курицу и заснул на батарее. На лестничной площадке моего этажа пахло мокрой пылью и супом из пакетика. Я уже доставала ключи, когда из-за стены протянулся звук, который обходится без слов: детский плач. Не «выплакаться и успокоиться», а пилой: вдох — вдох — задержка — высокий визг, потом сип. У меня в голове щёлкнуло профессиональное: тайминг плача — это почти как температура у пациентов...

Ночь прошла в тяжёлом, липком безмолвии. Соня лежала на своей половине огромной кровати, глядя в потолок, и чувствовала себя абсолютно чужой рядом с мужчиной, который спал ровным, спокойным сном. Леонид не сомневался в своей правоте. Он был уверен, что утреннее солнце развеет её «глупую истерику», и всё вернётся на круги своя. Он просто не понимал, что точка невозврата пройдена. Для Сони прошлая жизнь, где она была покорной и понимающей, сгорела дотла в пламени вчерашнего унижения. На пепелище рождалось что-то новое — холодное, твёрдое и незнакомое ей самой...