Я всегда помнила нашу квартиру по звуку. По вечерам в ней потрескивали батареи, тонкие, как ребра. С кухни тянуло жареным луком и капустой, а из подъезда — сыростью старых ботинок и стиранных до дыр ковриков. Зимой окна покрывались льдом изнутри, и я по утрам дышала на стекло, чтобы протереть крошечное окошко в мир. Мы жили вдвоем с мамой в крошечной двухкомнатной хрущёвке: ее комната у окна, моя — бывшая кладовка, куда с трудом влезали узкая кровать, стол и дешевый стеллаж. Стены были такими тонкими, что я знала наизусть, как кашляет сосед сверху...

Запах утки с яблоками всегда приходит раньше самой утки. Как будто стены его помнят лучше, чем меня. Утро только проснулось, на кухне прохладно, окно приоткрыто, из форточки тянет сырым асфальтом и дымом чьих‑то котлет. А я уже чувствую phantom — сладковатую корочку, жир, корицу, запечённые яблоки. Мой приговор в этом доме пахнет именно так. На столе — разделочная доска, нож, миска с водой. В раковине — серая, скользкая утка, еще чуть подмороженная, как я, когда свекровь говорит: — Утка с яблоками — это лицо хозяйки...