– И не тебе, безумный преступник, рассуждать о ней! – тут Пилат вскричал: – Вывести конвой с балкона! – и, повернувшись к секретарю, добавил: – Оставьте меня с преступником наедине, здесь государственное дело. Конвой поднял копья и, мерно стуча подкованными калигами, вышел с балкона в сад, а за конвоем вышел и секретарь. Молчание на балконе некоторое время нарушала только песня воды в фонтане. Пилат видел, как вздувалась над трубочкой водяная тарелка, как отламывались ее края, как падали струйками. Первым заговорил арестант: – Я вижу, что совершается какая-то беда из-за того, что я говорил с этим юношей из Кириафа...

Усталый вид Понтия Пилата как бы подчеркивал безучастность к происходящему. Он наместник Империи как может думать о том, что происходит на этой грязной земле!? Но только его глаза выдавали интерес с которым он разглядывал людей, которые решали кого оставить в живых, из четырёх. Эти люди не могли не удивлять его, и он привык к их низости и изворотливости, но даже он - солдат Рима, вынужденный по правилам Прокурации следовать их советам в этом деле - не мог понять, почему! Почему они ведут на Распятие и мученическую плаху Мудреца и Чудодея, понимая, что он вершина, - и не хотят внять его мягким предупреждениям, что он не хочет смерти этого человека...