В конверте было пять правил. Бумага плотная, как открытка: лощёная, белая, пахнущая чужими духами. Имя адресата — «Для Алины» — выведено аккуратным, твердым почерком, с таким горделивым росчерком в конце, будто подпись уже сама по себе была аргументом. Алина держала это в руках — тонкий прямоугольник, весомый как приговор, — и думала о том, что утро начиналось с ванильного аромата блинчиков и тихого стука дождя, а стало каким‑то слишком важным. — Возьми, доченька, — сказала Галина Ивановна, не сняв плаща...

— Мама, мы с Игорем решили, что после рождения малыша будем жить в твоей двушке. Тебе ведь в однушке проще будет одной. Валентина Петровна замерла в дверях собственной кухни. В руках у неё была записка, оставленная дочерью на обеденном столе под солонкой — видимо, чтобы точно заметила. Перечитала ещё раз, медленно, будто слова могли измениться. Но нет — всё то же самое. Решили. За неё решили. Она машинально поставила чайник, достала любимую чашку с золотой каемкой — память о маме. Руки дрожали, когда наливала кипяток...