Удар был неожиданным. Не сильным — отталкивающим, властным, исполненным холодного раздражения. Ладонь взрослого сына, того самого мальчика, чьи синяки я залечивала, чьи ладони, разбитые в кровь о гравий, я дезинфицировала со слезами, упиралась мне в грудь, отбрасывая к стене. Между нами пролетела салфетка, которую я пыталась ему передать. Она медленно, как в дурном сне, планировала на паркет. — Отстань, — прорычал Антон, не глядя. — Надоело твое копошение. Сидишь тут, как привидение. Боль была не физической...