Утро в их однокомнатной квартире начиналось одинаково: электрический чайник булькал, как старый самовар на дачном крыльце, кофемолка дробно рыдала в ладони, и за стеной кто-то снова выяснял отношения на голосах — с паузами, как в плохом спектакле. За окном двор скрипел качелями; у соседей на втором этаже плакал младенец — тоненько, с тем отчаянным надрывом, на который тела взрослых уже не способны. Анна прислушалась, положила ложечку рядом с чашкой и произнеса, словно спрашивала у самого воздуха: — Слышишь? Михаил кивнул...

Я возвращалась с вечернего выезда — кот Штраус после стоматологии отказывался есть паштет, а потом внезапно съел варёную курицу и заснул на батарее. На лестничной площадке моего этажа пахло мокрой пылью и супом из пакетика. Я уже доставала ключи, когда из-за стены протянулся звук, который обходится без слов: детский плач. Не «выплакаться и успокоиться», а пилой: вдох — вдох — задержка — высокий визг, потом сип. У меня в голове щёлкнуло профессиональное: тайминг плача — это почти как температура у пациентов...