Прожили мы так почти десять лет. А потом мне поставили страшный диагноз – агрессивная форма, срочная операция. Когда я вернулась домой, там оказалось пусто – муж собрал вещи и съехал. Начала ему названивать, мало ли что случилось. Долго не отвечал, потом взял трубку только на следующий день: да, я съехал, что мне было одному в чужой квартире делать? Из рабочего процесса: Мы встретились и съехались с мужем уже во взрослом возрасте – обоим было хорошо за тридцать. У каждого за плечами по браку, у меня сын – студент, в другом городе...

Одинокая слезинка все-таки предательски срывается с ресниц, когда слуха касается бархатный баритон: «Самое время нам поговорить». В нем нет угрозы или злобы – только горькая, всепоглощающая боль, которую мы с Назаром делим на двоих. От волны его рваного дыхания половина лица вспыхивает и багровеет. Жар проникает под кожу, будоражит вяло текущую кровь, наполняет иссушенные вены, запускает замороженные процессы в организме. Я чувствую себя живой и… уязвимой. Прикрываю глаза, затаив дыхание. Жду, пока высохнет соленая влага на щеках...