Сорок лет калитка моего дома не знала чужих рук. Только мои — шершавые, въевшиеся занозы старого дерева стали частью моих ладоней. Сегодня на ней лежала чужая рука. Молодая, растерянная. Вадим Олегович, сын Клавдии, мялся у ворот, не решаясь поднять взгляд. Его мать умерла вчера. Он был точной копией своего отца, Олега Петровича, в молодости — та же неловкая сутулость, то же виноватое выражение лица. — Лидия Петровна… — начал он и запнулся. Воздух между нами застыл, стал плотным и тяжелым, как туча перед грозой...

Когда старушка зовёт тебя «просто глянуть, как он», ты уже понимаешь: дело не в животном. В дверь я постучал трижды. Не из суеверия — просто слышал, что там плохо с ухом. На четвёртый стук щёлкнул замок, и на меня глянули два глаза: одни — из-под платка, другие — с уровня колен, круглые, жёлтые, с упрямым прищуром. — Вы ветеринар? — спросила она. — Вроде того, — сказал я и кивнул собаке. — А вы, значит, тот самый певец? Пёс, густой, плотный, чёрный с белыми пятнами на груди, фыркнул в ответ. И ушёл в комнату...