Когда я поменяла кровать на такую, чтобы было пространство под матрасом, встал вопрос, где хранить одеяло, например? Прошлая кровать была у меня с подъёмным механизмом. Под кроватью была мини-кладовка всех нужных и ненужных вещей и постельных принадлежностей. Но не было доступа для моего нового санитарного стула, на котором я теперь прекрасно каждое утро катаюсь в туалет. Думали, мы думали и придумали купить выдвижной ящик на колёсиках. Такой же деревянный, как и моя новая кровать. Сейчас, мне кажется, на маркетплейсах можно найти всё, что нужно...

Звон серебряной ложечки о край фарфоровой чашки прозвучал в тишине гостиной как выстрел. Анна вздрогнула, хотя уже давно должна была привыкнуть к этим сигналам недовольства. За пятнадцать лет брака она так и не научилась не реагировать на эти микроскопические знаки раздражения, которые посылала Тамара Игоревна. — Чай, Анечка, чуть тепловат, — произнесла свекровь, не поднимая глаз от чашки. Голос её был тихим, почти нежным, но в нем таился яд. — Ты же знаешь, я люблю кипяток. Впрочем, откуда тебе помнить о вкусах матери мужа? У тебя, наверное, голова забита чем-то более важным...

— Ты стала скучной, Оля. Пресной. Как вчерашняя каша, — Сергей стоял посреди нашей спальни, застегивая пуговицу на джинсах, которые ему явно льстили, но уже предательски давили в талии. — Вечно в этом халате, с гулькой на голове. А она... она — праздник! Фейерверк! С ней я чувствую, что живу, понимаешь? Я стояла у гладильной доски. В руках у меня была его любимая рубашка — небесно-голубая, которую я отпаривала последние десять минут, чтобы он выглядел презентабельно на своей менеджерской должности...

— Вам не следовало этого трогать! — голос Веры Сергеевны прозвучал как удар хлыста, заставив Анну вздрогнуть и отшатнуться от зловещего проема в стене. — Никогда! Вы слышите? Ни одна живая душа... Хозяйка особняка, обычно воплощение ледяного спокойствия, стояла, прижимая длинные пальцы к вискам. Ее лицо, обычно бесстрастное, как маска, было искажено смесьью ужаса и ярости. Воздух в кабинете, пропитанный запахом старой бумаги и воска, казалось, сгустился и застыл. — Простите, Вера Сергеевна... я....