Татьяна Ивановна замерла с полотенцем в руках. Вода ещё тихо капала с волос на линолеум, оставляя неровные тёмные круги. Из комнаты доносился хриплый, надломленный от крика голос зятя. — Это моя квартира, я её купил! А ты здесь никто! — кричал он, захлёбываясь злостью. — Никто, слышишь? Дочь молча смотрела в пол. Это молчание резало по сердцу больнее любых слов. Татьяна машинально сжала в руках полотенце так сильно, что суставы побелели. Десять лет. Десять лет она выплачивала ипотеку за эту «трешку», во всём себе отказывая, в старом пальто ходила, чтобы молодые жили в комфорте...

В палате роддома №4 пахло хлоркой, кипяченым молоком и тревогой. Елизавета Петровна Корнилова стояла посреди комнаты как монумент самой себе — в дорогом кашемировом пальто, несмотря на духоту, с идеально уложенной прической и поджатыми губами. Она держала сверток с младенцем на вытянутых руках, словно это была не живая душа, а мешок с чем-то дурно пахнущим. — Ну и что это? — ее голос, холодный и скрипучий, разрезал тишину. Анна, бледная, с темными кругами под глазами после тяжелых двенадцатичасовых родов, сидела на краю высокой больничной койки...