К Субачам пришли с обыском. Люди в форме проверили кладовку и все сараи; один из них монотонным голосом перечислял, другой записывал, Клавдия ходила следом и охала, вытирая платком глаза. Аля с сыном в это время сидела в доме. Когда, наконец, всё было проверено и подсчитано, люди в форме уехали и Клавдия вернулась в дом, сразу легла на кровать, положив полотенце на лоб. - Мам, чё совсем тебе худо? - Столько добра, столько копили, а теперь конфискацией грозят. - Как это? Заберут что ли всё? - Может не всё… вот подсчитают, сколь убытков понёс совхоз из-за потери кормов, столько и заберут...

— Опять горошек по акции взяла? — Геннадий брезгливо потыкал вилкой в миску с оливье, который Ольга нарезала с шести утра. — Он же жесткий, Оль. Я просил «Бондюэль». — «Бондюэль» стоит сто сорок рублей, а этот — пятьдесят девять, — Ольга не обернулась, продолжая тереть морковь. Спина гудела, ноги в старых тапочках отекли. За окном, в грязно-серой каше декабрьского вечера, тоскливо мигали чьи-то гирлянды. — У нас ипотека за студию Никиты, забыл? — Не забыл, — буркнул муж, откладывая вилку. Звякнуло громко, неприятно...