Осень 1944 года пришла в деревню Вишнёвое не с золотом листвы, а с пеплом. Пепелища вместо хат, тишина вместо песен — вот что оставила после себя война. Анна уже не плакала. Слёзы высохли вместе с последней надеждой на письмо с фронта. Но в тот день, когда на разбитую улицу вступила колонна наших пехотинцев, судьба, спавшая до поры, сделала первый, едва слышный вздох. И этот вздох пах дымом, прелой листвой и далёким, почти забытым запахом мужского тепла. Осень 1944 года пришла в деревню Вишнёвое...

Он видел. Сквозь прищур ресниц, в предрассветной сизой мути сеней, Михаил видел, как Лена крадется к двери. Неслышный скрип половиц, осторожный щелчок щеколды — и вот уже ее тонкий силуэт растворяется в утреннем тумане, навсегда. Он лежал и не шелохнулся, будто спящий. Не потому что спал. А потому что понял: удержать силой можно все что угодно, кроме души, рвущейся навстречу собственной погибели. Ольховка в тот майский день 1940 года утопала в зелени и тишине, нарушаемой лишь кудахтаньем кур да далеким мычанием коровы...

Шестнадцать лет — это срок, достаточный, чтобы река изменила русло, лес вырос на пожарище, а острая боль превратилась в привычную, глухую тяжесть на дне души. В 1956 году Лида жила не в доме, а в промёрзшей каморочке рядом с сенями своего же бывшего дома. Её мир сузился до размеров печурки-буржуйки, писка сына и вечного страха: сегодня или завтра за ней придут, чтобы выбросить на улицу окончательно. Но она не знала, что в это самое время из областной прокуратуры на её имя уже выписывали другую бумагу...