Он выходил на экран — и публика замирала. Не из-за громкого имени, не потому что очередной «любимец публики». В нём было что-то неуловимо настоящее — опасное, простое, человеческое. Геннадий Корольков умел смотреть так, будто видел не камеру, а тебя самого. И от этого становилось неловко. В семидесятые его называли русским Бельмондо, хотя это сравнение выглядело ленивым. У Бельмондо — азарт, у Королькова — совесть. И если француз играл хулигана с обаянием, то Геннадий делал хулигана человеком с болью внутри...

То, что произошло в ту ночь в ресторане «Лазурь», уже набирало миллионы просмотров, но никто не знал, что было после. То, что произошло в ту ночь в ресторане «Лазурь», уже набирало миллионы просмотров, но никто не знал, что было после. Когда София впервые переступила порог «Лазури», воздух дрожал от ароматов дорогого кофе, трюфелей и роскоши, пахнущей холодом. Это был не просто ресторан — это был храм, выстроенный из хрусталя, бархата и чужого восхищения. Гигантские люстры, словно слепленные из слез, роняли тысячи бликов на стены, обтянутые шелком...