Утром в поликлинике пахло хлоркой и кофе из автомата у гардероба. Марина стояла у окна, держала в руках тонкую синюю папку со своим личным делом и смотрела на двор, где по обледенелой дорожке осторожно шли пациенты к входу. На столе лежал лист с надписью: «Заявление об увольнении по собственному желанию». Копия, аккуратно разровненная, с датой и подписью. Вчера она написала заявление, отнесла оригинал в отдел кадров, а копию оставила себе — зачем, толком и не знала. Просто хотелось видеть перед собой доказательство того, что решение уже принято и пути назад как будто нет...

Стоит только произнести имя Тамары Макаровой — и в воздухе появляется особый холодок. Не злоба, не надменность, а та самая аккуратная дистанция, которой обладают люди, слишком давно привыкшие к чужим взглядам. Каждое её появление — как выход женщины, которая многое пережила, но ни разу не позволила себе дрогнуть в кадре. Или вне его. В лабораториях киностудий ходили легенды: она могла войти в помещение, и там почему-то становилось тише. Не потому, что боялись. Потому, что иначе было бы неприлично...