— Ты слышишь, Максим? — голос в трубке не просто дрожал, он будто разрывал воздух в его ухе, царапал по живому. — Это унижение. Настоящее унижение. Максим отодвинулся от стола, за которым коллеги привычно стучали по клавиатуре, и накрыл ладонью трубку. У него было ощущение, что мать кричит не в телефон, а в его черепную коробку, и звук этот слышен всем вокруг. — Мама, давай без… — начал он, но договорить не успел. — Без чего? Без того, что мне, матери твоей, плюнули в лицо? Да ещё при людях! Перед Лидией Марковной, перед Верочкой...

— Мы с мамой решили всё за тебя, — сказал он ровным голосом и разложил документы передо мной на столе. В тот момент я даже не сразу поняла смысл сказанного. Бумаги — какие-то договоры, печати, подписи, чужие фамилии. А его спокойствие било больнее, чем любые крики. Будто всё решено давно, и я — последняя, кто об этом узнаёт. Я смотрела на мужа и не узнавала его. Это был не тот человек, с которым мы когда-то выбирали занавески в нашу первую съемную квартиру и спорили, в каком кафе вкуснее кофе. В его глазах не было ни тени сомнения, ни капли уважения...