Бабка Ненила рассказывала эту историю только раз в году — в день памяти. И каждый раз, как доходила до самого страшного места, её голос дрожал, а пальцы вязали узелки на потрёпанном платочке. Она не рыдала, нет. Слёзы текли по её морщинистым щекам медленно, будто тающий весенний снег, и падали на колени.   Я тогда был мальчишкой, лет десяти, и смертельно боялся этих рассказов. Но в тот вечер, когда впервые услышал про Ворону, не убежал, как обычно. Что-то зацепило. Может, дрожь в голосе старухи, а может — её глаза, смотревшие куда-то сквозь стены, будто она снова видела то время...