Звонок в дверь прозвенел коротко, как иголка — будто проверил, жива ли в доме тишина. На коврике уже оттаивали следы чьих-то ботинок: снег превращался в блёклые лужицы. На кухне шипел чайник, пахло мандариновой кожурой и свежим хлебом. Надежда вытерла руки о полотенце и крикнула в коридор, не скрывая улыбки: — Открой сама, Верочка! У меня руки в муке. Дочь вспорхнула из комнаты — тонкая, нервная, нарядная, как школьная тетрадь в новой обложке. Дверь распахнулась, и в прихожую шагнул юноша со скромным букетом...

— Я подаю на развод, Света. Голос Вадима Соколова, моего мужа, резал воздух в гостиной, как скальпель хирурга — точно и безжалостно. Он стоял у окна, его дорогой костюм сидел идеально, а силуэт четко выделялся на фоне вечернего города. Я молчала, глядя не на него, а на наше отражение в тёмном стекле. Там, за его плечом, я казалась размытым, блеклым пятном. Бесформенной тенью. — Ты вообще меня слышишь? — он раздраженно повернулся. В его голосе не было злости, только холодное нетерпение, как у человека, который спешит покончить с неприятной формальностью...