Тот звонок прожужжал в его ушах всю долгую дорогу домой, как назойливая, дотошная муха, которую не вышибить ни резким взмахом руки, ни громким криком. Он сидел в душном вагоне поезда, смотрел в темное окно, где призрачно отражалось его собственное изможденное лицо, и чувствовал, как злость и сомнения, тяжелые, как свинец, наполняют его изнутри, сжимают горло холодными, цепкими пальцами. Все началось в одну непримечательную пятницу, которая навсегда окрасилась в его памяти в траурные, черные тона...

- Что, Фома, поди и поверить не можешь, что жив остался, - спросил Ермил явившегося из воды помощника Агафьи Осиповны, - Что, как оно? - Ермил, ты что ли? – прохрипел Фома и откашлялся, он ошалело озирался по сторонам, не понимая, как оказался здесь, у источника. - А кто же ещё, я, - кивнул Ермил, - Хранитель тебя вызволил, так что благодари да не позабудь, что было бы с тобой, кабы не он. - Ладно, после станем разговоры разговаривать, - сказал Куприян, поднимаясь и оглядывая тропу, что-то ему говорило, что и обратная дорога не будет лёгкой...