До революции в русском языке была такая буква «еръ», писалась она, как нынешний твёрдый знак Ъ. Это был полугласный звук, который никак не произносился. Тем не менее, буква была очень распространенная и занимала от 3 до 5% печатного текста в книгах и статьях. Ставилась она в конце каждого слова мужского рода: Иванъ, цирюльникъ, дубъ и так далее. А также в глаголах: селъ, пошёлъ, сделалъ. По факту в конце почти каждого слова, заканчивающегося на согласную, писалась «еръ». Когда-то давным-давно, когда пробелов не было и текст писался сплошным полотном, этот символ фактически играл роль разделителя. Потом появились пробелы, но на церковном языке все слова читались так, как пишутся, и "Ъ" писался для того, чтобы при произношении не приглушался последний звонкий звук в таких словах как "другъ", "хлебъ", "рабъ". По факту же просто было правило, которое запрещало слову заканчиваться согласным звуком, потому что в этом случае слог считался закрытым, а это не по фэн-шую, от лукавого, короче говоря, нельзя было так и баста. Но уже в конце XIX века многим стало очевидно, что буква "еръ" не нужна. Она не нужна на письме, она неудобна при наборе телеграфных сообщений, да и вообще, зачем нужно то, что не несёт в себе никакой пользы? Однако царская власть всё никак не решалась отменить эту букву (хотя попытки были неоднократные), потому что церковь и государство (общество) были едины. Отмена буквы могло вызвать непонимание со стороны необразованного народа, который мог воспринять это как бунт против церковных правил. Собственно, по этой же причине Российская Империя не решалась перейти с Юлианского на Григорианский календарь. И только после революции с приходом к власти большевики, которые своим декретом отделили церковь от государства и школу от церкви, смогли провести и реформу русского языка, и наконец перейти на Григорианский календарь. С 1918 года на протяжении 10-ти лет твёрдого знака вообще не было, вместо него в качестве разделителя в середине слов использовался апостроф: "под'езд", "с'езд", "об'явление". Но в 1928 году Наркомпрос признал, что апостроф — это так себе идея, твёрдый знак реабилитировали, но стали использовать его только для разделения в середине слова, как мы это делаем сейчас. О том, какие ещё изменения произошли в русском языке в ходе реформы 1917-1918 годов, можно почитать вот в этой статье. А тут мой Телеграм-канал — милости прошу.

КАК ПИШЕТСЯ ИСТОРИЯ «Существовало множество факторов, искажавших содержание летописных текстов: ошибки переписчиков, сознательные фальсификации, недостоверные слухи, неправильно понятые известия. Летописи составлялись то при великокняжеских, то при митрополичьих дворах. Поэтому события освещаются под определенным углом зрения. По мере отдаления событий в сказаниях наслаивается все новый материал, нередко искажающий историческую правду. В разные времена менялись и идейные установки авторов летописей. Летопись, как политический документ, была призвана, например, обосновать легитимность той или иной правящей династии или отдельного князя, создать идеальный образ мудрого вождя или, наоборот, очернить противников власти. Летописание рубежа XV–XVI веков пронизано провиденциалистскими православно-мессианскими и династическими идеями в духе теории «Москва — третий Рим». В древнерусском летописании нашло свое отражение и соперничество различных княжеских центров, что выразилось в различных политических тенденциях летописей и летописных сводов, созданных в разных княжеских городах. Только к XVII веку наметился переход от житийно-иконописного изображения исторических лиц и событий (в «двуцветной», полярной гамме — «черное — белое») к размышлениям о смысле и политической оценке царей, государственных деятелей и деятелей церкви. Тогда же начали появляться первые исторические произведения, созданные вне правительственных и церковных кругов, например «Повесть об Азовском сидении» (1637–1642). Что пером летописца движут политические страсти, доказал великий русский ученый, создатель научного летописеведения А. А. Шахматов (1864–1920), и с этим согласно большинство современных серьезных исследователей. «Летопись не адекватна самой жизни, — отмечает академик Б. А. Рыбаков [Рыбаков, 1982, с. 110–111], — во-первых, потому, что знакомит читателя далеко не со всеми разделами жизни русского общества, а во-вторых, потому, что каждый из летописцев воспринимал и отображал события неизбежно субъективно. Субъективизм летописцев заставляет нас рассматривать летописи как источник лишь после того, как будет выяснена классовая и политическая позиция каждого летописца, его историческая концепция… Старые летописи переделывались, дополнялись или сокращались, редактировались; их приноравливали в позднейшее время к своим вкусам и политическим симпатиям. Из нескольких летописей средневековые историки делали «летописный свод», своеобразную хрестоматию разных исторических сочинений. Летописи-хроники, летописные своды, повести, включенные в летописи, вплетались друг в друга, переделывались, переписывались в разных комбинациях и сплетениях. Дошедшие до нас поздние списки представляют собой причудливое переплетение разных эпох, разных мыслей, разных тенденций, разных литературных стилей. Безвозвратно прошло то время, когда историки черпали из летописной сокровищницы и, пренебрегая этими различиями, цитировали без разбора отдельные фразы: «летопись говорит…», «летописец сказал…». Такого общего котла летописных сведений нет, летописью можно пользоваться только после того, как будет со всей доступной нам четкостью определено происхождение нужного нам отрывка, когда в результате анализа проступят хотя бы контурные очертания воззрений и убеждений автора. Мы можем сейчас использовать летопись как исторический источник лишь потому, что многие десятки русских ученых на протяжении двух веков тщательно и осторожно распутывали сложный клубок летописных переплетений». История — наука политическая. Она была такой во все времена. Во все времена власть предержащие проявляли повышенный интерес к тому, как освещается их деятельность на страницах летописей и хроник: ведь в историю, как известно, можно попапасть, а можно и влипнуть. Этим объясняется то стремление к контролю за историографическими сочинениями, которое присуще любой авторитарной власти, и, естественно, не только в России и не только в древние времена…»( из книги Бычкова А. А., . Низовского А.Ю. Черносвитова П. Ю «Загадки Древней Руси»)