Оля стояла посреди своей кухни и чувствовала, как дергается левый глаз. Кухня сияла. Нет, серьезно. Она только что угрохала три часа на то, чтобы отдраить всё до хирургической стерильности. Фасады гарнитура блестели так, что в них можно было красить губы. На полу — ни крошки. Хромированный кран в раковине пускал солнечные зайчики. Даже в стыках между плиткой, казалось, не осталось ни одной бактерии — все они покончили с собой от ужаса перед Олиной шваброй. Но Оля знала: это не поможет. Через полчаса должна была нарисоваться Тамара Ильинична...

Полина приехала за сыном на следующий день ровно в два. Миша вышел в коридор какой-то вялый, в надвинутой на брови шапке и застегнутой под горло куртке. — Ну, как вы тут? — спросила Полина, сканируя обстановку. — Замечательно! — просияла Зинаида Ильинична. — Кушал хорошо, спал крепко. Твои эти судочки мы подъели, — соврала она, не моргнув глазом. — Золотой ребенок, когда матери рядом нет. Полина почувствовала неладное, но устраивать допрос в дверях не стала. Ей хотелось скорее домой. Уже в машине, когда они выехали на трассу, Миша начал хныкать...