— В твои годы только внуков нянчить, Лена, — сказал он почти ласково, как будто делал мне одолжение. — Ну правда, чем ты займёшься? Вязать носки? Он стоял посреди нашей спальни, широко расставив ноги, с тем самым знакомым выражением превосходства на лице. Чемодан уже был собран и стоял у двери. На тумбочке лежала его кожаная барсетка, которую он не доверял никому, даже мне, за тридцать лет брака. Я сидела на краю кровати и смотрела на узкую полоску света от окна, падающую на ковёр. В этой полоске пылинки медленно крутились, как маленькие планеты...

В дом Захаровых всегда входили тихо. Не потому что боялись — потому что так требовала хозяйка. Тишина была для неё формой власти: в её присутствии шумели только часы на стене, и то не всегда. Когда она заходила в комнату, воздух будто втягивал живот. Поэтому когда девушка в дешёвой, поношенной курточке впервые переступила порог этого дома, вся прислуга замерла. На ней не было ничего дорогого. Даже сумка — из тех, что продают возле метро. И она стояла, будто извинялась за то, что живёт. — Это… она? — прошептали кухарки...