Анатолий сидел, вжавшись в холодный пластик больничного стула, и весь мир сузился до размеров этого бездушного коридора, выкрашенного в унылый салатовый цвет. Его крупные, привыкшие к клавиатуре пальцы, бессильно обхватывали голову, скрывая лицо, мокрое от слёз. За матовым стеклом палаты номер семь, в голубоватом свете медицинских приборов, лежала его дочь — маленькая, хрупкая Машенька. Ей было всего семь, а казалось — все девяносто. Её худенькое тельце почти терялось в больничной кровати, лицо было прозрачно-фарфоровым, а ресницы, тёмные и длинные, как у матери, неподвижно лежали на щеках...

Ее прислали к нему как насмешку, но она стала единственной, кто разгадал тайну его застывшего сердца. В глубине пустыни Руб аль-Хали, там, где золотой песок, раскаленный днем докрасна, на закате сливается в едином огненном поцелуе с сиреневой гладью неба, а ветер, не знающий преград, шепчет древние, как само время, тайны ушедших цивилизаций, высился, словми мираж, дворец. Он был выселен из белоснежного мрамора, отполированного до зеркального блеска, и инкрустирован лазуритом цвета самой чистой ночи...