— Поживёшь одна, подумаешь над своим поведением. Надумаешь извиниться — позвони. Может быть, я тебя и прощу, — сказал Сергей так спокойно, как будто говорил не с женой, а с сотрудницей из бухгалтерии. Дверь хлопнула. Ключ провернулся с той стороны. И наступила тишина. Та самая гулкая, давящая тишина, в которой слышно, как под кожей ходит кровь. Ника стояла посреди гостиной и смотрела на пустоту. Её не трясло, не бросало в истерику — наоборот, пришло странное онемение. Всё, что она чувствовала — смесь облегчения и омерзения...

Похороны закончились быстро, как будто кто-то прокрутил плёнку на ускоренной перемотке. Люди разъехались, стол накрытый остался, на полу следы от обуви. Вера стояла у окна и не знала, как дальше быть. Тишина в квартире была чужой. — Не рассчитывай, что останешься в квартире сына! — сказала свекровь ещё утром, в день похорон. Сказала ровно, без крика, как уточнение факта. — Мы продадим и разделим. Ты молодая, справишься. Вера тогда промолчала. Она всегда молчала, когда Галина Сергеевна говорила как приговор...