— Ты же видишь, силы меня покидают, а тебе трудно подушку поправить! — голос Валеры звучал так, словно он диктовал нотариусу последнюю волю. Хотя электронное табло градусника предательски высвечивало тридцать семь и две. Я молча взбила подушку. Валера страдал масштабно. Если у мужчины цифры на приборе переваливают за тридцать семь, мир обязан замереть, птицы — замолкнуть, а жена — превратиться в бесшумную тень с подносом. — Морозит, — пожаловался он, натягивая шерстяные носки, которые я связала ему в прошлом ноябре...

Воздух в аэропорту всегда пахнет одинаково — пережаренным тестом из буфета, чужими духами и усталостью. Я катала маленький чемодан по серому полу и думала только об одном: как зайду в свою тихую квартиру, поставлю воду на чай, брошусь на диван и наконец-то разложу по местам эти три суточки бессонницы и чужих голосов. Таксист попался разговорчивый, но я только кивая смотрела в окно. Город за стеклом был какой‑то плоский, серый, как картинка на экране. Телефон завибрировал — Илья. Я нажала видеозвонок, жадно, как будто этим экраном могла дотронуться до дома...