Анатолий Ефимович не умел улыбаться. Весь образ жизни его тоже был каким-то нерасполагающим к улыбкам.  Жил он в старой хрущёвке в двушке с престарелой больной матерью, озабоченной бытом женой, псом по кличке Обормот и с таким же сыном. Сын в своём юном возрасте уже виртуозно владел нелитературной речью, но как и отец, не владел способностью шутить. Шутить было и не о чем. Жизнь членов семьи не располагала к шуткам, телепрограммы вызывали необъяснимое желание кастить всё и всех, особенно тех, кто...

— Простите, мне нужно с вами поговорить! Я не могла больше сидеть в этой комнате, где каждый шорох и скрип казались отголосками чужой, страшной истории. Спрятав письма, я поняла, что мне нужны ответы, живые ответы, а не пожелтевшие страницы прошлого. Единственный человек в этом доме, кто мог что-то знать, была соседка двумя этажами ниже. Она жила здесь, кажется, с незапамятных времён. Я запомнила её дверь — старую, потрёпанную, с облупившейся краской. Я видела однажды, как она туда заходила...