Вот что произошло, когда моя слишком чувствительная часть наконец начала видеть ясно и отказалась жить вполсилы. То, что годами называли слабостью, оказалось точным внутренним прибором - просто я перестал делать вид, будто он неисправен. Большую часть жизни я носил в себе странную тяжесть, которой не мог дать имя. Мы постоянно переезжали по стране и миру, и я почти никогда по-настоящему не чувствовал, что меня принимают. И теперь, оглядываясь на того мальчишку, я понимаю: я чувствовал слишком много, и мне казалось, будто это говорит обо мне, будто со мной что-то не так...