Утро в их однокомнатной квартире начиналось одинаково: электрический чайник булькал, как старый самовар на дачном крыльце, кофемолка дробно рыдала в ладони, и за стеной кто-то снова выяснял отношения на голосах — с паузами, как в плохом спектакле. За окном двор скрипел качелями; у соседей на втором этаже плакал младенец — тоненько, с тем отчаянным надрывом, на который тела взрослых уже не способны. Анна прислушалась, положила ложечку рядом с чашкой и произнеса, словно спрашивала у самого воздуха: — Слышишь? Михаил кивнул...

Платформа дышала предотъездной лихорадкой. Воздух, густой от запаха дизеля, угольной пыли и тревожной свежести осеннего вечера, звенел от голосов, смеха и последних наставлений. Кто-то цеплялся за руки через открытые окна, дети носились между чемоданами, а студенты галдели, рассовывая по полкам гитары и палатки. Здесь кипела жизнь, шумная, немного бестолковая, пахнущая дешевым одеколоном и надеждой. Оксана наблюдала за этой суетой из своего купе, как зритель со стороны. Её мир был герметичен, тих и пахнет дорогим парфюмом с нотками сандала...