— Он мне всё рассказал, — голос Софьи Андреевны звенел, как натянутая струна. — Все эти годы, Вера. Все эти чёртовы годы. Вера Николаевна замерла с недонесённой до губ чашкой чая. В полумраке кухни, освещённой лишь тусклой лампой над плитой, лицо гостьи казалось восковой маской. — О чём ты? — спросила Вера, стараясь, чтобы голос звучал ровно. — Не притворяйся, — Софья поставила свою чашку на стол с такой силой, что чай выплеснулся на скатерть. — Юрий признался мне вчера. Про Ольховку. Про то лето...

Жизнь в усадьбе шла своим чередом. Крепкой рукой был тот "черёд" поставлен, крепко и шло всё. Василий втянулся, он уже не чувствовал себя самозванцем каким-то, внедрял тихонечко новое, под спокойным взглядом тестя. Запирались на полдня а то и больше в кабинете и что-то считали, писали, чему -то учил зятя Иван Григорьевич. -Может отдохнёте. Иван Григорьевич. -Нет, Василий, некогда отдыхать. Хочу, чтобы ты перенял от меня всё, все мои знания. Трепи меня, тяни за уши, выжимай, душу из меня выколачивай, надо, чтобы я тебе всё успел рассказать, а то неровён час...