Миша медленно открыл дверь в мамину спальню. Скрип петли прозвучал оглушительно громко в ночной тишине. Он замер на пороге, прислушиваясь. Из комнаты доносилось ровное, тяжелое дыхание спящей матери. Лунный свет, пробивавшийся сквозь щель в шторах, делил пространство на четкие полосы света и мрака. В одной из таких полос, прямо на спинке кровати, лежала мамина рука — бледная и неподвижная. Сначала в комнате было только он и она. Все было знакомо до боли: силуэт комода, зеркало, в котором тускло отражалось окно, знакомый запах лавандового саше...

Октябрина всегда чувствовала, что её имя будто сшито из чужой ткани — грубое, колючее, не по размеру. Ну что это за чудо такое, в самом деле! Вокруг девчонки как девчонки — Лены, Тани, Оли, Насти… И только она — Октябрина. Смешно даже произносить, как будто язык спотыкается на середине. В детском доме это имя знали все, но мало кто задумывался, каково — жить с ним, носить его каждый день, словно неудачное платье, которое жмёт в плечах и никак не исправить. Воспитатели рассказывали, что нашли девочку в октябре, маленькую, перемёрзшую, тихо плачущую...