С утра в квартире пахло печёными яблоками и корицей. Этот запах всегда был моим талисманом: если дом наполнен яблоками, значит, жизнь ещё можно удержать в руках, разложить по блюдцам, натереть до блеска, перевернуть на противне, чтобы не подгорело. Яблоки, как даты в книге ЗАГСа: каждое — отдельная история, вроде одинаковые, а режешь — и видишь иное сердце, другую плоть, другой рисунок семечек. Я двадцать три года работала там — в нашем районном отделе записи актов гражданского состояния, где люди приходят за надеждой, за печатью судьбы, за документом на жизнь, смерть, имя ребенку...

Этот проклятый звук вновь впился мне в висок, тупой и навязчивый, как мысль, от которой не спрятаться. Тишина в нашей спальне была такой густой, что ее можно было резать ножом, и этот стук – мое собственное сердце, выстукивающее в ушах марш предательства, – разрывал ее на клочья. Я лежал неподвижно, вглядываясь в потолок, где узоры из теней, отбрасываемых уличным фонарем, складывались в чужие, насмешливые лица. Рядом, повернувшись ко мне спиной, ровно и спокойно дышала Лика. Моя жена. Женщина, с которой я прожил семь лет...