Павлик помолчал и помахал ногами. — Я боюсь, — признался он. — Гордей большой. И у него кулаки твердые. А у меня... руки пианиста, мама говорит. — Пианиста, значит... — Тамара протянула руку и взяла ладошку внука в свою. Её рука оказалась теплой, шершавой и какой-то очень надежной. — Ну, Рахманинов тоже кулаками орудовать умел, будь здоров. Она полезла в карман своего необъятного халата. — Слушай сюда. Завтра, когда пойдешь в сад... Если этот Гордей опять полезет. Не думай. Не бойся. Просто представь, что он — это вот эта штука...

— Эх ты, горемычная, — любила повторять моя бабушка, при этом вздыхая и поднимая глаза к небу. — Что же с тобой дальше-то будет? Увы, бабушки давно нет, а слова её, словно клеймо, запечатлелись в моей памяти. В детстве я не понимала, отчего так сокрушается бабуля. Мне казалось, что со мной всё в порядке, а какие-то мелкие неприятности, заполнявшие мою жизнь, свойственны всем людям. То, что со мной что-то не так, я начала осознавать, когда пошла в школу. Помню, как гордо я шла с мамой на школьную линейку, неся красивый портфель и покачивая огромными белыми бантами, привязанными на тощие косички...