Самолёт резко притормозил на взлётной полосе, и в салоне разом вспыхнула жизнь: пассажиры облегчённо выдохнули, зааплодировали пилоту, кто-то рассмеялся, дети радостно заверещали. Через проход напротив меня мужчина и женщина обнимались, будто боялись расстаться. – На улице дождь, – тихо заметила соседка в очках, пожилая, усталая, – Погода подвела… – Зато я наконец-то дома, – ответила я, не скрывая улыбки. – А дождь… я даже скучала по московскому. Сердце билось так, что перехватывало дыхание: год...

«Ты без меня пропадёшь, — сказал он тогда, у двери, сжимая ручку чемодана, — а я начну новую жизнь. Женщина должна знать своё место. Запомни этот день». Мне было пятьдесят два. В этом возрасте запоминаешь не слова, а интонации. И его интонация была театральной — как у актёра, который играет роль победителя, но сам в неё не верит. Я стояла в коридоре и смотрела, как его спина растворяется в темноте лестничной клетки. Дверь хлопнула, соседи выглянули — театр же, надо посмотреть финал. Но я не собиралась играть брошенную жену...