Решение сразиться с наёмниками пришло к Раскольникову не как мысль, а как удар, внезапно и ослепительно-ясно, словно разряд молнии, расколовший надвое ночное грозовое небо. Оно обожгло разум, выжигая каленым железом все лишнее: страх, сомнения, усталость. В голове беглеца осталась лишь одна звенящая, холодная ясность. Отступать некуда. За спиной – сожженная деревня, растерзанные дома многие десятилетия живших здесь мирных людей, которые смотрели на него пустыми глазницами окон, и в них Родиону виделся...

Соседи, говорят, слышат прежде всего пустоту. В ней звуки становятся точнее, как в морге: шаг — как приговор, шорох — как подпись судмедэксперта. Он вошёл и остановился, не снимая пальто, будто был в гостях у собственной жизни, которая теперь ему не принадлежала. В коридоре висел её шарф — тонкий, лавандовый, пахнущий тем кремом, которым она смазывала младенческие щёки, — и от этого простого запаха его качнуло, как от пароходной волны. — Она ушла, — произнёс он вслух, будто проверял, как звучит приговор...